Авторка – Robin Luchs
Иллюстраторка – Лилия Шарафутдинова
Иллюстраторка – Лилия Шарафутдинова
Ведьмина наука
В одном маленьком скучном городишке жила однажды бедная-бедная семья. Отец трудился в поте лица на полях богатых господ, мать всю свою жизнь провела дома, заботясь о детях и готовя каждый вечер скудный ужин для уставшего мужа. Детей у них было трое: два сына да дочка Аннушка. Первый сын был крепкий малый, и потому, когда он подрос, сам пошёл служить Родине в королевскую армию. Жалование у него было небольшое, но семья им гордилась. Второй сын был наделён острым умом; грамоте он выучился в ранние годы, да ещё и сам, а после стал помогать писарю. Получал он гроши, но семья им гордилась.
Пока братья постигали каждый своё дело, Аннушка оставалась дома с матерью. Та учила её готовить, убирать и стирать, и всякий раз, когда девочка рассказывала ей о своих мечтах, старушка лишь печально вздыхала и качала головой.
– Не дано девочкам мечи в руках держать, – говорила она. – И учёных дев на свете не бывает. Не думай о глупостях, звёздочка моя.
Пока братья постигали каждый своё дело, Аннушка оставалась дома с матерью. Та учила её готовить, убирать и стирать, и всякий раз, когда девочка рассказывала ей о своих мечтах, старушка лишь печально вздыхала и качала головой.
– Не дано девочкам мечи в руках держать, – говорила она. – И учёных дев на свете не бывает. Не думай о глупостях, звёздочка моя.
Но Аннушка не оставляла своих сладких грёз: ей хотелось мчать на лошади во весь опор, сражаться с мифическими чудищами, изобретать и придумывать. Всё это мать называла «глупостями». Аннушка была такой красивой, что многие женихи не посмотрели бы, что из приданного у неё только юбки в заплатках да старый корсет. И поэтому семья ею гордилась.
Так и жили они, покуда в их ветхую хижину не пришла беда. Мама Аннушки захворала, и хворь эта вытянула из её лица все краски, выпила все её силы, погасила добрый свет в глазах. Отец не находил себе места: любимая жена, мать его детей каждую минуту могла отправиться в мир иной, а денег на доктора они, как бы ни пытались, набрать и за год не смогли бы.
Так и жили они, покуда в их ветхую хижину не пришла беда. Мама Аннушки захворала, и хворь эта вытянула из её лица все краски, выпила все её силы, погасила добрый свет в глазах. Отец не находил себе места: любимая жена, мать его детей каждую минуту могла отправиться в мир иной, а денег на доктора они, как бы ни пытались, набрать и за год не смогли бы.
Тогда однажды пришёл отец домой с большим кульком, перевязанным голубой лентой.
– Держи, Аннушка, – сказал он. – Тятенька принёс тебе новое платье. Надень его, вплети эту ленту в волосы и пойдём со мной.
– Держи, Аннушка, – сказал он. – Тятенька принёс тебе новое платье. Надень его, вплети эту ленту в волосы и пойдём со мной.
Аннушка развернула кулёк и увидела лёгкое-лёгкое белое платьице, с рюшами и вышивкой. Девочка радостно сменила ветхие старые юбки на красивую обновку, затянула жёсткий новый корсет, заплела русую косу с голубой лентой и пошла покрасоваться перед отцом.
– Смотрите, тятенька! – Аннушка покружилась на месте, и белая юбочка красиво завертелась фонариком. – Хороша ль я?
– Хороша, – печально сказал отец и вышел из хижины. – Идём, дочка, на площадь. Маменьке твоей помощь искать будем.
Так пришли они на площадь, и встретили там тут же старого усатого мельника.
– Вижу, не соврал ты, – обрадовался мельник, глядя на девочку. – Хороша твоя Аннушка, как подснежник по весне.
– Смотрите, тятенька! – Аннушка покружилась на месте, и белая юбочка красиво завертелась фонариком. – Хороша ль я?
– Хороша, – печально сказал отец и вышел из хижины. – Идём, дочка, на площадь. Маменьке твоей помощь искать будем.
Так пришли они на площадь, и встретили там тут же старого усатого мельника.
– Вижу, не соврал ты, – обрадовался мельник, глядя на девочку. – Хороша твоя Аннушка, как подснежник по весне.
– Ну вот, Аннушка, – сказал отец. – Быть тебе женой мельничьего сына.
На том с мельником распрощались. Ушёл толстый мельник довольный.
– Тятенька, нельзя так! – воскликнула Аннушка, прижав к колотящемуся сердечку руки. – Не люб мне сын мельника, не отдай меня ему!
– Эх, доченька, – покачал головой старик. – Подумай о своей маменьке. Поможет ей добрый мельник, коли молодой хозяйкой у них в доме станешь.
Расплакалась девочка, запричитала – не хотела женой быть уродливому и глупому сыну мельника. И уговаривала, и молила – и ничего не убеждало отца. Вернулись они домой, и ушёл старик снова в поле, а Аннушка слёзы утёрла да за работу взялась: коромысло на плечо положила да пошла с двумя вёдрами до колодца. Набрала воды в каждое до половины, глянула – а отражение на неё со дна смотрит, такая же Аннушка, грустная-прегрустная. Присела девочка на травку и снова слёз не сдержала.
Тут послышался цокот копыт, и на дорожке появился конь, вороной да с колокольчиками в гриве, а на коне том всадник был, в большой круглой шляпе, с которой вуаль ниспадала. Всадник соскочил ловко с коня, и вуаль эта его почти до пят от глаз и сокрыла.
На том с мельником распрощались. Ушёл толстый мельник довольный.
– Тятенька, нельзя так! – воскликнула Аннушка, прижав к колотящемуся сердечку руки. – Не люб мне сын мельника, не отдай меня ему!
– Эх, доченька, – покачал головой старик. – Подумай о своей маменьке. Поможет ей добрый мельник, коли молодой хозяйкой у них в доме станешь.
Расплакалась девочка, запричитала – не хотела женой быть уродливому и глупому сыну мельника. И уговаривала, и молила – и ничего не убеждало отца. Вернулись они домой, и ушёл старик снова в поле, а Аннушка слёзы утёрла да за работу взялась: коромысло на плечо положила да пошла с двумя вёдрами до колодца. Набрала воды в каждое до половины, глянула – а отражение на неё со дна смотрит, такая же Аннушка, грустная-прегрустная. Присела девочка на травку и снова слёз не сдержала.
Тут послышался цокот копыт, и на дорожке появился конь, вороной да с колокольчиками в гриве, а на коне том всадник был, в большой круглой шляпе, с которой вуаль ниспадала. Всадник соскочил ловко с коня, и вуаль эта его почти до пят от глаз и сокрыла.
– Можно ль воды испить усталой путнице? – донёсся из-под тёмного покрывала голос, да не мужской.
Стёрла со щёк слёзы Аннушка, встала, ведро протянула, а сама сообразила, что за гостья в городишко пожаловала. Жила в лесу неподалёку ведьма, самая настоящая, и все её боялись, но уважали. На коне она скакала лихо, от глаз чужих за вуалью пряталась, в городе снадобья продавала ценные, чудодейственные. Сколько богачей руки её просили – всем отказала, а кто сразу попыток не оставлял – всех околдовала, кого в лягушку обратила, на кого мух тучу напустила, кого вообще разума лишила. Напилась ведьма, отдала ведро пустое, да спрашивает:
Стёрла со щёк слёзы Аннушка, встала, ведро протянула, а сама сообразила, что за гостья в городишко пожаловала. Жила в лесу неподалёку ведьма, самая настоящая, и все её боялись, но уважали. На коне она скакала лихо, от глаз чужих за вуалью пряталась, в городе снадобья продавала ценные, чудодейственные. Сколько богачей руки её просили – всем отказала, а кто сразу попыток не оставлял – всех околдовала, кого в лягушку обратила, на кого мух тучу напустила, кого вообще разума лишила. Напилась ведьма, отдала ведро пустое, да спрашивает:
– Что ж ты плачешь, дитя? Обидел кто?
– Нет, тётушка, – отвечала ей Аннушка. – Маменька захворала, а доктора не можем позвать, платить ему нечем. Вот тятенька и решил отдать меня за сына мельника, ведь он богатый, маменьке доктора приведёт.
Сказав так, девочка снова горько заплакала. А ведьма подумала немного, прошлась туда-сюда неспешно, да и говорит:
– Вот что. Погляжу я на твою маменьку, помогу чем смогу, а ты за это со мной в лес пойдёшь. Уж придумаю, к какой работе тебя приладить.
Испугалась Аннушка, но тут же и обрадовалась: уж лучше ведьма, чем глупый мельничий сын. Пошли они домой к ней, девочка впереди, ведьма следом, тихим и лёгким шагом. Посмотрела гостья на маменьку, достала из-под вуали скляночку тёмную, дала женщине капельку – щёки у той вмиг порозовели.
– Нет, тётушка, – отвечала ей Аннушка. – Маменька захворала, а доктора не можем позвать, платить ему нечем. Вот тятенька и решил отдать меня за сына мельника, ведь он богатый, маменьке доктора приведёт.
Сказав так, девочка снова горько заплакала. А ведьма подумала немного, прошлась туда-сюда неспешно, да и говорит:
– Вот что. Погляжу я на твою маменьку, помогу чем смогу, а ты за это со мной в лес пойдёшь. Уж придумаю, к какой работе тебя приладить.
Испугалась Аннушка, но тут же и обрадовалась: уж лучше ведьма, чем глупый мельничий сын. Пошли они домой к ней, девочка впереди, ведьма следом, тихим и лёгким шагом. Посмотрела гостья на маменьку, достала из-под вуали скляночку тёмную, дала женщине капельку – щёки у той вмиг порозовели.
– Пить это будешь каждый день по капельке, – объяснила. – Как склянка опустеет – так и будешь здоровая.
Сказала так, да и вышла из хижины, а девочка за ней.
– Собирайся, дитятко. У колодца с конём моим ждать тебя буду.
– Нечего собирать, тётушка, – покачала Аннушка головой. – У меня кроме платьица этого только юбки дырявые да корсет старенький.
– Что ж, идём, – позвала ведьма. – Звать-то тебя как?
– Аннушкой, – отозвалась девочка.
Дошли они до колодца, вскочила ведьма вихрем на коня, а Аннушку перед собой усадила. И поехали они прочь, в лес страшный. Долго ли коротко ли, приехали к домику лесному. Прислушалась девочка – птички поют, ручеёк журчит. Пригляделась: травы да цветы и у домика растут, и на крыше его, ягодки спелые на кустиках маленьких, коровка толстенькая на полянке пасётся, две козочки вокруг весело скачут.
Сказала так, да и вышла из хижины, а девочка за ней.
– Собирайся, дитятко. У колодца с конём моим ждать тебя буду.
– Нечего собирать, тётушка, – покачала Аннушка головой. – У меня кроме платьица этого только юбки дырявые да корсет старенький.
– Что ж, идём, – позвала ведьма. – Звать-то тебя как?
– Аннушкой, – отозвалась девочка.
Дошли они до колодца, вскочила ведьма вихрем на коня, а Аннушку перед собой усадила. И поехали они прочь, в лес страшный. Долго ли коротко ли, приехали к домику лесному. Прислушалась девочка – птички поют, ручеёк журчит. Пригляделась: травы да цветы и у домика растут, и на крыше его, ягодки спелые на кустиках маленьких, коровка толстенькая на полянке пасётся, две козочки вокруг весело скачут.
– Вот и добрались, – спрыгнула ведьма с коня, поставила Аннушку на землю, да шляпу с вуалью длинной сняла.
Говорили про ведьму в городе всякое: стара, мол, да уродлива, вот и не показывается. Да врали всё – увидела Аннушка спасительницу свою, да и обомлела. Высокая, стан крепкий, волосы едва-едва серебром тронуты, а глаза – две звезды ясных. Рубаха на ведьме простая, даже не расшитая, пояском тонким подхвачена, штаны у ней как мужские да сапоги большие, охотничьи.
Говорили про ведьму в городе всякое: стара, мол, да уродлива, вот и не показывается. Да врали всё – увидела Аннушка спасительницу свою, да и обомлела. Высокая, стан крепкий, волосы едва-едва серебром тронуты, а глаза – две звезды ясных. Рубаха на ведьме простая, даже не расшитая, пояском тонким подхвачена, штаны у ней как мужские да сапоги большие, охотничьи.
– Пойдём в дом, покажу, где спать будешь, – позвала.
Зашли они в домик – и ахнула Аннушка. Снаружи он маленький, простенький, а изнутри – хоромы просторные, чистые, стены расписаны чудищами дивными да деревьями чудными. Показала ведьма все комнаты: прихожку большую, кухоньку маленькую, мастерскую свою волшебную, подвал тёмный и страшный…
Поселила она девочку на чердаке – тёплом и сухом, не то что хижина родительская. Одежды дала – рубах да штанов чистых, два платья своих единственных – и те подарила, а вместо башмаков деревянных в сапожки обула, хоть старенькие, да мягкие и лёгкие.
Стала Аннушка жить с ведьмой. Училась грамоте у ней, счёту, просила в ведьмовство её посвятить – да сказала хозяйка, что сначала другую науку постичь надо.
Зашли они в домик – и ахнула Аннушка. Снаружи он маленький, простенький, а изнутри – хоромы просторные, чистые, стены расписаны чудищами дивными да деревьями чудными. Показала ведьма все комнаты: прихожку большую, кухоньку маленькую, мастерскую свою волшебную, подвал тёмный и страшный…
Поселила она девочку на чердаке – тёплом и сухом, не то что хижина родительская. Одежды дала – рубах да штанов чистых, два платья своих единственных – и те подарила, а вместо башмаков деревянных в сапожки обула, хоть старенькие, да мягкие и лёгкие.
Стала Аннушка жить с ведьмой. Училась грамоте у ней, счёту, просила в ведьмовство её посвятить – да сказала хозяйка, что сначала другую науку постичь надо.
И стала ведьма работой девочку нагружать: встанут обе чуть свет, да как задаст ведьма, что сделать за день надо. Готовить Аннушка только бедняцкую еду умела, мяса никогда сама не разделывала, овощей настоящих не видывала – заставила ведьма ими заниматься. Скота дома было – две тощих курицы, пришлось вот теперь наловчиться корову да коз доить. Земли своей у отца не было – приладила хозяйка девочку и к огороду. Дома носила Аннушка по полведра воды, а ведьма по целому таскать заставила. За травами с собой брала, дрова рубить учила, на коне скакать, за утками дикими да за рыбой охотиться – и всё записывать велела, всему учёт вести.
Уставала Аннушка сначала – не передать. Весь день трудилась и старалась, падала вечером на перину свою собственную да засыпала тут же. А потом мало-помалу приловчилась: и вёдра лёгкие стали, и огород не такой страшный, и книги учётные будто сами собой писались. Вот и стало времечко по вечерам оставаться – и тут ведьма покою не дала. На гусельках играть учила да на дудочке, книги умные в руки то и дело совала – а их в доме великое множество было.
Жили они себе спокойно, хорошо жили. Детей своих у ведьмы не было – с самой юности гордая и своенравная была, не захотела, как ни принуждали. Вот и называла она Аннушку доченькой, а та её все тётушкой кликала, а потом как раз выскочило «матушка» – так и стала звать её так.
Сядут, бывало, вечером подле котла со снадобьем, хозяйка помешивает, а Аннушка вслух читает – а потом спрашивать о всяком начинает, о серьёзном и о ерунде:
– Матушка, а отчего Вы не пудритесь, не румянитесь? Отчего губы красным не красите?
– Оттого, доченька, что мешают они мне, от дел важных отвлекают, не люблю я этого. Да и подумай – пудра три монетки стоит, румяна столько же, краску красную для губ за две отыскать можно – итого восемь. А коня подковать – три стоит. За две курочку купить можно, за три – уточку, за семь – уже и поросёночка кое-где отдают. Так отчего же мне пудриться и смывать всё к ночи, если вон сколько дел сделать можно?
Жили они себе спокойно, хорошо жили. Детей своих у ведьмы не было – с самой юности гордая и своенравная была, не захотела, как ни принуждали. Вот и называла она Аннушку доченькой, а та её все тётушкой кликала, а потом как раз выскочило «матушка» – так и стала звать её так.
Сядут, бывало, вечером подле котла со снадобьем, хозяйка помешивает, а Аннушка вслух читает – а потом спрашивать о всяком начинает, о серьёзном и о ерунде:
– Матушка, а отчего Вы не пудритесь, не румянитесь? Отчего губы красным не красите?
– Оттого, доченька, что мешают они мне, от дел важных отвлекают, не люблю я этого. Да и подумай – пудра три монетки стоит, румяна столько же, краску красную для губ за две отыскать можно – итого восемь. А коня подковать – три стоит. За две курочку купить можно, за три – уточку, за семь – уже и поросёночка кое-где отдают. Так отчего же мне пудриться и смывать всё к ночи, если вон сколько дел сделать можно?
– И верно, матушка, мудро рассуждаете. А зачем, матушка, Вы вуаль носите?
– Затем, доченька, что люди боятся того, чего не видят, а видели б меня – не боялись бы, совсем бы слушать не стали и в силы мои волшебные не поверили. Как же мне им тогда помогать, снадобья волшебные давать?
– Ах, матушка, вот было б здорово, если б Вас и без вуали слушали!
А иной раз Аннушка мечтать начинала: о дороге долгой, чудищах странных да изобретениях дивных. Тут ведьма слушала и смеялась, сама рассказывала где была и что видала.
– Чудо как приятно на коне мчать, – говорила, – и опасности лицом к лицу встречать. Если захочешь – поедем с тобой будущей зимой в страну одну южную, где почти всё время тепло, будем там еду заморскую есть, песни слушать да колдовству новому учиться.
Так и жили, и радовалась Аннушка, что с ведьмой в лес уехала, а не за мельничьего сына пошла. А вот сын мельничий вовсе не так счастлив был. Шла раз вечерком ведьмина помощница от речки, рыбу к ужину несла, да увидела, как он на коне своём гнедом от их домика удаляется. Испугалась девочка, забежала в дом, упала перед ведьмой на пол, да запричитала:
– Ох, матушка, не отдайте меня ему!
– Затем, доченька, что люди боятся того, чего не видят, а видели б меня – не боялись бы, совсем бы слушать не стали и в силы мои волшебные не поверили. Как же мне им тогда помогать, снадобья волшебные давать?
– Ах, матушка, вот было б здорово, если б Вас и без вуали слушали!
А иной раз Аннушка мечтать начинала: о дороге долгой, чудищах странных да изобретениях дивных. Тут ведьма слушала и смеялась, сама рассказывала где была и что видала.
– Чудо как приятно на коне мчать, – говорила, – и опасности лицом к лицу встречать. Если захочешь – поедем с тобой будущей зимой в страну одну южную, где почти всё время тепло, будем там еду заморскую есть, песни слушать да колдовству новому учиться.
Так и жили, и радовалась Аннушка, что с ведьмой в лес уехала, а не за мельничьего сына пошла. А вот сын мельничий вовсе не так счастлив был. Шла раз вечерком ведьмина помощница от речки, рыбу к ужину несла, да увидела, как он на коне своём гнедом от их домика удаляется. Испугалась девочка, забежала в дом, упала перед ведьмой на пол, да запричитала:
– Ох, матушка, не отдайте меня ему!
Отложила ведьма ножик кухонный да камень точильный, что в руках держала, подняла Аннушку на ноги и говорит:
– Я тебя на грядке работать научила? А за скотиной ухаживать? Рыб да уток диких ловить?
– Научили, матушка.
– А зачем? Чтобы не нужно было, чтоб кто-то купил тебе хлеб. А к работе тяжёлой тебя приладила?
– Приладили, матушка.
– А зачем? Чтобы не нужна тебе помощь была. А грамоте и счёту тебя обучила?
– Обучили, матушка.
– Я тебя на грядке работать научила? А за скотиной ухаживать? Рыб да уток диких ловить?
– Научили, матушка.
– А зачем? Чтобы не нужно было, чтоб кто-то купил тебе хлеб. А к работе тяжёлой тебя приладила?
– Приладили, матушка.
– А зачем? Чтобы не нужна тебе помощь была. А грамоте и счёту тебя обучила?
– Обучили, матушка.
– А зачем? Чтобы обмануть никто не смог, да чтоб хозяйство умно вела. И музыкой тебя заняла, чтоб не скучала, и в седло посадила, чтоб сама куда нужно добраться могла, и ведьмовству научу, чтоб жила без бед – вот теперь сама и решай, нужно ли тебе под венец идти, иль без мужа тебе лучше будет. Ты у меня взрослая, сильная и умная, и я тобой горжусь.
И тут крики с улицы раздались, топот копыт да металла лязг. Выглянули ведьма и Аннушка в окошко – а там сын мельника вернулся, да не один, а с друзьями, все на конях да при оружии.
– Отдавай, – кричат, – Аннушку, её тятька уж давно её в жёны сыну мельника обещал.
– Не отдайте меня, матушка, – попросила девочка, испугалась людей снаружи.
– Не отдам, раз сама идти не хочешь, – пообещала хозяйка.
И достала ведьма из воздуха меч с сияющим лезвием, взяла его в правую свою руку, и взяла ведьма левой рукой из печи огня пригоршню, и вышла ведьма за порог. Напугала гостей непрошенных так, что одни кричали, иные как младенцы плакали, прогнала всех восвояси, а противного сына мельника обратила ведьма в скользкую серую жабу с бородавчатым носом, та квакнула и была такова.
И стали они с Аннушкой как и раньше жить, за моря ездить да ведьмовством диковинным заниматься. И ко мне заезжали, сластями их угощал, песни им наши играл, снадобий их купил, слушал их внимательно да на ус мотал, вот теперь и рассказываю.
И тут крики с улицы раздались, топот копыт да металла лязг. Выглянули ведьма и Аннушка в окошко – а там сын мельника вернулся, да не один, а с друзьями, все на конях да при оружии.
– Отдавай, – кричат, – Аннушку, её тятька уж давно её в жёны сыну мельника обещал.
– Не отдайте меня, матушка, – попросила девочка, испугалась людей снаружи.
– Не отдам, раз сама идти не хочешь, – пообещала хозяйка.
И достала ведьма из воздуха меч с сияющим лезвием, взяла его в правую свою руку, и взяла ведьма левой рукой из печи огня пригоршню, и вышла ведьма за порог. Напугала гостей непрошенных так, что одни кричали, иные как младенцы плакали, прогнала всех восвояси, а противного сына мельника обратила ведьма в скользкую серую жабу с бородавчатым носом, та квакнула и была такова.
И стали они с Аннушкой как и раньше жить, за моря ездить да ведьмовством диковинным заниматься. И ко мне заезжали, сластями их угощал, песни им наши играл, снадобий их купил, слушал их внимательно да на ус мотал, вот теперь и рассказываю.
Другие наши сказки