Под огненным глазом Тенгри, под светом разбежавшихся по небу неисчислимых коней звездного пастуха простиралась земля, ровная, как дастархан. По великой степи кочевал свободный народ. Одним из вождей его был Агзамхан. Троих сыновей родила жена его − мудрая Гадельбану − троих молодых жеребцов, свободных как ветер. Хорошо плодились их стада. Травянисты были их кочевья. И даже последний батрак мог поставить на стол бешбармак и кумыс. Но всякое пиршество имеет конец, как и всякий батыр может стать пищей воронам. Пришла беда на земли Агзамхана и Гадельбану и народа их. Суровая зима покрыла землю льдом крепче конских копыт, жестокий джут положил половину стад, весной же вторгся в их земли Крабатур-людоед, и неисчислимы были войны его.

Пошел старший из сыновей сражаться с захватчиком и сложил в бою свою голову. Пошел второй сын, чтобы победить врага, хитростью убив его исподволь, но пал от яда смертельного. Третий сын отправился, дабы заключить с противником мирный договор, откупившись от него подношениями, и вернулся без даров, но в телеге со страшными ранами. Глаза и язык его вырвали, а лицо было разорвано. Меньше недели третий сын прожил после этого. Ослепленный болью утраты, сам Агзамхан начал созывать остатки своих подданных для последнего боя с недругом, но Гадельбану положила руку на его плечо:

− Супруг мой, пятьдесят раз год сменялся с твоего рождения, и мало воинов осталось под рукой твоей. Малочисленны наши стада, а люди голодны. Скорбь твоя − лишь тень моей скорби, ибо я носила под сердцем трех детей, врагом отнятых, и пролила реки слез. Но весь народ, идущий за нами − мне сыновья и дочери. Нет возможности сразиться с врагом сейчас. Ветви дуба под тяжестью снега ломаются, тогда как ветви ивы, пригнувшись к самой земле, стряхнут снег по весне, оставшись целыми. Я принесу тебе нового наследника.

Услышав голос разума, Агзамхан с великим трудом все же смирил свой гнев. Собрав оставшееся, народ откочевал, перейдя многие реки, холмы и пустыню на новые пастбища. В безопасности люди их вновь смогли мирно жить. Но бездетна оставалась Гадельбану, и оба они понимали, что хан немолод, и она немногим младше его, а племени нужен правитель так же, как табуну нужен вожак, указующий ему новые пастбища и защищающий от волков. Со своими думами обратилась ханша к Унай Хатун, говорящей с птицами и животными, ветром и звездами. Славилась ведунья многими полезными знаниями, кроме прочего, о том, что чарами своими могла помочь прорасти семени или же его выполоть. Осмотрев ее, Улан Хатун молвила:

− Коли выпьет Госпожа свежей крови жеребой кобылы белой без единого темного пятнышка, то родит она ребенка здорового и сильного.

В тот же час приказал Агзамхан поймать в его табунах требуемое животное. Вскоре уже привели к его юрте лошадь, несмотря на бремя, высокую и статную, со шкурой белой, словно свежевыпавший снег. Трое пастухов потребовалось, чтобы сдержать ее арканами. Увидев кобылу, Гадельбану сжалилась, взяла нож и лишь порезала плечо животного, наполнив чашу, ведь об обязательности убийства в ритуале не говорилось. Белую лошадь же ханша пожаловала Улан Хатун, ко взаимному удовольствию.

Вскоре жена Агзамхана действительно понесла, и счастье правителя было немерено. В приближении сроков созвал он акынов, шаманов, волхвов и мудрецов, угощал их щедрой рукой, дабы взамен предсказали мудрые судьбу грядущую. Празднуя, начали они прославлять хана. Слепой Кусой − хранитель традиций, слывший пророком, изрядно захмелев, поднявшись, возвестил зычным голосом:

− О Великий Повелитель! Вижу я, что нынче же ночью придет самый достойный из твоих детей, и имя ему будет Жанбулат, что значит "железная воля"!

Возрадовался Агзамхан и молвил:

− Коли жена моя будет в здравии, а ребенок здоровым родится, пусть будет так!

Тут же пришла на пир служанка, сказавшая, что роженица успешно разрешилась от бремени. Увидев в том предзнаменование, первый из шаманов встал, перебив вестницу:

− В дар я принес копье, ибо предрекаю: будет он великим воином, непобедимым в сражениях!

− Но... – попробовала донести свою весть посланница, но тут встал второй из шаманов:

− В дар я принес поножи, ибо предрекаю: будет он разумным правителем, крепко стоящим на земле, и поведет народ твой к процветанию…

− Господин... – вновь молвила служанка отчаянно, но прервал ее третий шаман:

− В дар я принес крепкую кольчугу, ибо предрекаю: сердце сына твоего будет наделено храбростью горного барса, могучей рукой он защитит наш народ и сразится Карабатуром-людоедом!

− Господин мой Агзамхан... спешу вас поздравить... с рождением дочери, – смиренно закончила служанка и удалилась, оставив присутствующих в глубоком раздумии. Лишь второй шаман третьего в бок локтем пихнул да на ухо ему шепнул украдкой:

− Слушай сюда. Бусы, гребень и зеркальце у нас, может не поздно еще... ну, это самое?..

Девочка действительно росла здоровым ребенком. И нарекли ее Жанбулат, как обещано. В четыре года впервые села она на коня. В семь уже могла согнуть охотничий лук и, пустив стрелу в небо, сбить ее стрелой, следом пущенной. К десяти годам в учебном бою на палках ей не было равных среди сверстников. Лишь дома по-прежнему звали ее нежно − Шатлык, детским именем. Когда же ей исполнилось тринадцать лет, оба родителя вывели Жанбулат на вершину сопки, с которой открывался вид на степь, и стада, и юрты народа.

− Все детство я ни в чем тебе не отказывал, − начал Агзамхан. − Смерть твоих старших братьев научила меня ценить то, что важнее золота, и тебя я всегда обучал тому, к чему сама ты проявляла влечение. Но ханская шапка – тяжелое бремя…

− Посмотри до горизонта, − продолжила мудрая Гадельбану, − Эта степь принадлежит тебе. Как и грядущие годы. Мы оба уже не молоды. Что бы ни было предсказано, ты можешь вершить свою судьбу по собственному разумению.

Ответила им Жанбулат словами взрослого:

− Людям нужен правитель так же, как табуну нужен вожак, указующий им новые пастбища и защищающий от волков. Наряды и ковроткачество привлекают меня меньше, чем тяжесть копья и ветер в волосах, когда конь под седлом летит по степи, соревнуясь с беркутом.

− Помни, из поколения в поколенье поводья и кнут держат сыны. Тебе, моя дочь, не будет легко, − вздохнула мать.

На это Жанбулат лишь улыбнулась, и раскосые карие глаза ее были глазами горного барса.

Раскаленной медью Жанбулат выжгла себе правую грудь, дабы та не росла и не мешала в стрельбе и борьбе воинской. Шли годы, и с каждым она становилась все искуснее, умнее и прозорливее. Никто не мог превзойти ее во владении копьем. И, все более перенимая дела отца, твердой рукой она правила, постепенно меняя некоторые обычаи. К примеру, запретив многоженство на земле своей. За что часть поданных благословила ханшу, другие же пороптали, но стерпели, ибо крепко стояла она на ногах и твердой рукой вела народ к процветанию.

Меж тем в ставку ханскую начали прибывать знатные господа, как из наиболее прославленных биев Агзамхана, так и из соседних земель, дабы испросить руку его дочери.

Ченгиз бай пригнал к их юрте стада курдючных баранов и легконогих коней. После сытного ужина обратился он к Агзамхан, жир с бороды утирая:

− О великий хан! Это лишь часть, отдай дочь свою мне в жены, и я выплачу калым стольким же количеством скота, сколько волос на голове ее.

− Я, по-твоему, златая чаша с каменьями, чтобы торговаться о цене моей в моем безмолвном присутствии? − обратилась к нему Жанбулат. − Смотри в глаза, коли желаешь взять в жены меня, а не моего отца! Ченгиз-богач - зовут тебя люди в лицо, Ченгиз-жирный бурдюк − говорят за спиной. Ты вдвое старше и толще меня, сядь на любого из своих резвых коней и перегони без помощников все эти стада. А не сможешь − уходи с тем скотом, что собрал своими силами.

Делать нечего, взгромоздился Ченгиз бай на коня и, свалившись в кювет через сто шагов от порога, отбыл восвояси изрядно обнищавшим.

Следующим пожаловал сладкоголосый Махмет, около часа воспевал он прелести ханской дочери, величая ее "сладкоголосой лебедью", вознося хвалу ее "персиям" и "влажным очам трепетной газели". Дослушав, Жанбулат поинтересовалась, опасно прищурившись:

− По словам твоим выходит, что похожа я на дикую козу со слезящимися глазами. На маленький покрытый пушком желтый фрукт − по крайней мере, одной своей грудью. И голос у меня аки крик лебедя? А знаешь ли ты, песенник, что лебеди лишь на воде грациозны, а орут как труба охрипшая? Забирай дудку и удались, сохранив приличия, пока я не встала и не обучила тебя "полету сокола", взаимодействуя своей "ровной, подобно стволу осины" ногой со спиной твоей ниже пояса!

Третьим пришел к ней Батыр Курт, и без лишних слов предложил сойтись с ним в поединке. И если уступит она, то станет его женщиной.

Усмехнувшись, Жанбулат ответила:

− Пусть по слухам можешь ты одолеть сотню воинов, но зачем мне сражаться, коли я сейчас, встав, даже с закрытыми глазами сделаю то, что ты не сможешь сделать с открытыми?

Принял этот вызов Батыр Курт, не считавший, что женщина, хоть трижды дочь ханская, способна сделать что-либо, чего он повторить не сумеет. Поднявшись, Жанбулат набрала щедрую пригоршню сухой степной земли с мелкими камушками и, запрокинув голову, высыпала себе на глаза, плотно зажмурившись. Ушел воин, несолоно хлебавши.

Были еще посетители, но все как один отбывали они, не получив желаемого.

− По какой причине ты столь жестока ко всем? – спросил ее Агзамхан как-то вечером. – Тебе не помешает друг и спутник.

− Спутник, возможно. Но не захватчик. Как можно выбрать жену по слухам и паре встреч? К тому же ночью перед официальным их прибытием я ходила к их юртам. Известно тебе, что коль не ростом, то благодаря ширине плеч и воинской выправке я в спину сойду за юношу, а в полном доспехе, с кольчугой да подкольчужником, да в шлеме, косу скрывающем, никто и в лицо не отличит*. Пред нашими очами женихи мои соловьем разливались о "персиях", а меж собой говорили, что хотя я видом страшная и нравом сходна с дикой кобылой, до поры не объезженной, но в придачу со мной идет ханство, а тебе, отец, мол недолго осталось.

− Но верю я, что найдется та душа, что полюбит тебя за благородство, разумность и многие прекрасные качества, – молвила мудрая Гадельбану.

− Во всех сказаниях, мама, красавица может полюбить и чудовище, или же внешность мужа вовсе никак не описывается, в то время как принц ли, третий ли сын без наследства любит лишь деву прелестную, и даже жаба болотная непременно оказывается красавицей заколдованной. И, кстати, я дочь вам, а не кобыла на разведение, будьте покойны, коли придет мне крайняя нужда в наследниках, что-нибудь придумаю. А пока сердце мое и так всем довольно.

На том и порешили.

В срок положенный старость забрала отца во сне. После чего Жанбулат продолжила править с матерью, и никто из родни, дальней ли, близкой ли, не посмел оспорить ее право. Но беда не приходит одна, и вскоре вновь выдалась лютая зима, падать скот начал пуще прежнего. Годы и горести подкосили здоровье седовласой Гадельбану, на смертном одре рассказала она дочери подробности ее рождения. Немедля оседлала своего коня Жанбулат, ибо лишь чары Говорящей с ветром и звездами могли помочь ее матери.

Затемно прибыла она на место, где кость земли вспарывает плоть равнины. Улан Хатун уже ждала ханшу у скал, испещренных древними знаками, изображениями коней, архаров, быков и людей, выбитых на камне многими поколениями кочевого народа. Одна жеребая кобыла за эти годы стала тремя десятками прекрасных белых коней, пасущимися без узды и привязи.

− Знаю, зачем ты пришла ко мне, девочка. Вот лекарство, что поможет твоей матери, но это лишь часть того, что мне надобно сообщить тебе. Ибо движется на земли народа великая армия, Карабатур-людоед, прозванный среди людей Ындырчи-могильщиком, собрал воинство более прежнего. Это донесут твои разведчики, но не знают они, что Карабатур − черный колдун, он превращается в черного тигра, черного змея и огромного черного беркута. Он ест человечину, дабы приумножить в разы свои силы, мужские и магические, и насылает джут на стада врагов своих, дабы ослабить их перед сражением.

С тем возвратилась Жанбулат в свою юрту. Варево Улан Хатун действительно исцелило мудрую Гадельбану от болезни, но не от старости. Вскоре же прибыли в ханскую ставку разведчики с донесением, что движутся к ним кочевья Карабатура-людоеда и стонет степь под копытами его всадников, настолько они многочисленны.

Не удивилась Жанбулат, но призадумалась. Понимала она, что не хватит сил у ее народа победить в открытом сражении. Вновь послала ханша разведчиков, с наказом строгим смотреть как соколы и слушать как зайцы серые. Вторично вернувшись, узнали они, что хотя Карабатура, по слухам, никто победить не способен, но осторожен он, как змей, затаившийся под камнем. В отдельных юртах живут даже десять жен его, всегда он окружен охраной и крайне мнителен. В третий раз послала повелительница своих разведчиков, приказав донести ей о всем значимом, каждом шепотке, каждой сплетне, что водится в стане вражеском. Вернулись они, узнав, что есть у врага их Карабатура-людоеда, названного среди людей Ындырчи-могильщиком, единственная дочь. Токтар ее имя, и по слухам она прекрасна, аки паирика*, с кожей белой, словно луна в полнолуние, губами красными, как свежая кровь, и косами черными, длиною до пят. Но дева эта надменна, заносчива и столь остра на язык, что достала всех хуже боли зубной. Уже третий жених, Карабатура-людоеда военачальник, кому Токтай в жены была обещана, бросив все, бежав из

армии, скрылся в неизвестном направлении. И так она этим отца разгневала, что остановил он поход и объявил состязания: любой прошедший три испытания, будь он хоть сыном батрака без единой паршивой овцы во владении, сможет жениться на ханской дочери.

Выслушав своих соглядатаев, Жанбулат немедля собрала старейшин, дабы знали они, что ханша их на двадцать дней и ночей в пустыню отправится, с собой взяв лишь коня своего и коня сменного, чтобы там испросить совета у духов предков. Им тем временем положено собирать воинов для отражения возможной опасности, а управлять делами в ее отсутствия останется мудрая Гудельбану. После совета надела ханша доспех боевой, косу под шлем спрятала, взяла двух скакунов − Тулпара и Архара, самых выносливых из стад своих, и отбыла тем же вечером. Лишь мать ее, об истинной цели того похода догадываясь, пролила слезы соленые, ибо предсказано было, что сразится с их грозным врагом ее дочь, но не говорил никто, что вернется она живой.

Без отдыха скакала Жанбулат с запада на восток, с севера на юг, меняя коней, дабы не пали они под седлом, до тех пор, пока не увидела огромное стойбище с воздетыми знаменами черными. Там окликнули ее дозорные:

− Молви, кто ты, батыр, ибо ни лицом, ни одеждой ты нам не знаком.

− Приветствую вас, достойные, Шатлык имя мое. Прибыл я из дальних мест, дабы поклониться великому и могучему хану Карабатуру-Победоносному и сражаться за руку его прекрасной дочери!

Расступились стражи, и, пройдя в стойбище, где спали все воины их, Жанбулат расседлала и обтерла обоих коней, отпустила пастись, затем лишь разостлала свой плащ и уснула сном беспробудным, седло под голову подложив.

Во сне тревожном видела она крупную лисицу, крадущуюся меж спящих людей.

Первым испытанием стало сражение со случайно по жребию выпавшим соперником из числа других претендентов. Сократило оно их количество вдвое. Скачки конные, вторым испытанием отобравшие лишь немногих победителей. Порою Карабатур-людоед наблюдал за состязанием воочию, да только не покидал он кольца охраны. Так впервые узрела Жанбулат недруга своего воочию: был он высоким да широким в плечах, с безбородым лицом гладким и щеками обвисшими, с животом полководца, привыкшего отправлять на смерть армии, стоя на высоком холме подальше от них. Но в движениях противника вовсе не чувствовалось старости, так, словно не должен он был догонять уже возрастом ее родителей. Третьим испытанием первого дня стала и стрельба по целям, что сами стрелки выбирали.

Выступил вперед холеный пришелец из далеких стран. Украшали его ноги красные сапоги, плечи плащ вышитый, в ножнах он носил меч прямой обоюдоострый, и молвил со странным выговором, что принц он, что бы то ни значило. Поставил Принц мишень дивную, кругами красно-белыми разукрашенную, долго хорохорился о том, какой он великий воин, да как он сейчас покажет варварам, как у люда ученого, достойного, стрелять положено. После согнул лук чудной, золоченый да каменьями изукрашенный, спустил тетиву… и улетела стрела мимо мишени в толпу. Народ расступился ей вслед, оглядываясь любопытно, выискивая, в кого же Принц целился, но лишь крикнул кто-то из задних рядов гневно да немного напуганно: «Косой!»

Следующим свою меткость да изобретательность показывал батыр, что в яблоко поставленное на голову его слуги со ста шагов целился – тут уже толпа за слугой расступилась заранее. Но воин попал в яблоко, да в самую сердцевину его, после чего слуга чувств лишился, от облегчения видать. Народ же смеялся да радовался, как на ярмарке, аки сейчас пред ними батыры за торсык с кумысом или за лошадь боролись, а не за человека живого, и не за долю будущей их правительницы.

Когда черед Жанбулат пришел стрелять, попросила она кольцо с мизинца девичьего повесила его на ниточке перед щитом, отошла на сто шагов, согнула лук могучий, и, посмотрев туда, где восседал Карабатур-Людоед, Ындырчи прозванный, подумала, что ещё вспомнят враги её меткость. Но ведь даже если поразит она сейчас черного колдуна первой стрелой, ей, на глазах всего собрания убившей нелюдя, тоже не уйти живой со стрельбища. Помыслив так, спустила Жанбулат тетиву – и стрела, что Карабатуру была предназначена, прошла сквозь перстень, с нити его сорвав, да в щит вонзилась. И хотя взревела толпа, сытая зрелищем, все действо показалось воительнице пустым – мерзко и гнилостно было ей на душе.

Лишь шестеро после стрельбы до скачек были дальше допущены – была среди них Жанбулат. Не сегодня, решила она, так завтра найдет, как со злодеем проклятым поквитаться.

Ночью вновь приснилась ей лиса, но на этот раз тотчас подняла веки Жанбулат и успела увидеть тень с горящими глазами. А в кармане одежд нашла она послание: «Приветствую, дочь Гадельбану, поздравляю с победами. Жду встречи в серой юрте на окраине, на копье в землю у порога воткнутом увидишь ты ворона».

Сожгла Жанбулат письмо. Затем крадучись прошла на окраину лагеря, где действительно ждала ее маленькая юрта, крытая серым свалявшимся войлоком, живой ворон, не привязанный сидел на древке копья. Взявшись за меч, Жанбулат откинула полог, осторожно, словно волк, что крадется к отаре вопреки окружающим его запахами собак и охотников. Но в юрте ждал ее лишь один человек: необычайно высокая белокожая девушка с косами столь длинными, что были они подвязаны к поясу, дабы не касаться земли при ходьбе, с рук кормила она двух лисиц сырым мясом.

− Ты приказала лисам следить за мной? − услышав Жанбулат, рыжие хищницы встрепенулись, юркнули в тень, затаившись, лишь глаза их мерцали, подобные маленьким золотым лунам. Ханша поняла, что звери эти дикие, ею не выдуманные и людьми не приручённые.

− Не приказала, а попросила их помощи.

Девушка поднялась:

− Не врали слухи о тебе, Жанбулат, − произнесла Токтар глубоким бархатным голосом. −Ты действительно доблестна в сражениях, но второе испытание связано с иной опасностью. Завтра прошедших отбор вызовут пред очи отца моего, но будете вы безоружными, ибо как всякий кичащийся своей мужественностью, в душе он труслив и слаб, и стража будет с ним. Даст он испить вам полную чашу кумыса, да повелит говорить по одному, отвечая на вопросы и рассказав о себе. Но не будет вам сказано, что в питьё то колдовское зелье добавлено, что не даст молвить лжи, даже если жизнь твоя будет зависеть от этого. Но чары не всесильны, а слова изворотливы. Будь осторожна.

− Зачем ты помогаешь мне?

− А кому понравиться быть призом, на кон поставленным? К тому же, кто пришел − лишь богатств да власти хотят. Ты же ищешь не золото, не силу. Гибель Ындырчи-Могильщика тебе нужна.

− А каков тебе, дочери, от смерти его прок? -−спросила Жанбулат, рукоять меча отпуская.

Изогнулись губы Токтар, красные, как свежая кровь:

− А что ждет меня в третьем испытании?

− Поговорим о том, когда пройдешь ты второе. Не бойся отца моего, ибо страшен он, но не всесилен. Будь волей крепка и возьми амулет, он поможет защитить от него свои мысли. - С тем вложила Токтар ей в руку камень степной с выбитым на нем символом и пожелала ей удачи.

Поговорили они до часа рассветного, ибо много общих тем нашлось помимо их замысла. И, сами того не ожидая, разошлись дочь Азмахана и дочь Карабатура с невольной взаимной приязнью.

Как молвила Токтар, так все и было: едва успела Жанбулат, вернувшись на место свое, смежить веки, как ее подняли да проводили в огромную двенадцатикрылую юрту белого войлока, богатыми коврами и шкурами изук Карабатур-Людоед, прозванный Ындырчи-Могильщиком. Глаза колдуна, столь черные, что не видно в них разницы меж зрачком и радужкой, смотрели на возможных женихов дочери, пред ним собравшихся, словно стремясь в их мысли проникнуть. И тяжел был тот взгляд, аки гора чугунная. Стояли по обе стороны от плеч властителя его телохранители, все как на подбор лицами неуловимо стаю волков напоминавшие.

Странное чувство посетило Жанбулат, словно через всю юрту огромную она почуяла на лице дыхание крупного хищника, пахнувшее смертью и разлагающимся меж острых желтых зубов гнилым мясом. Пожалела ханша, что оружие пришлось ей оставить по велению людоеда: даже с акинаком, у стражи отнятым, не успеет она к Могильщику пробиться да сердце его черное пронзить. Сложит голову без пользы, ибо даже если охрану одолеет, успеют на шум сбежаться воины, что у стен юрты сторожат.

Поднесли всем испытуемым чашу кумыса полную в знак дружеского к ним расположения и начали расспрашивать. Первым на вопросы отвечал юноша, помимо умений воинских всем своим богатым убранством да громким титулом запомнившийся. Начал он говорить с того, что является наследником богатого ханского рода. Немедля гримаса боли исказила его черты, и добавил он, что род их обнищал, и помимо него у отца − семеро сыновей, и он младший из них. После чего рот себе руками зажал и пальцы прикусил. Кивнул Карабатур-Людоед, и двое стражей силой отняли ладони от лица говорившего, после чего спросил колдун почти ласково:

− Так каково же нынче денежное состояние твое?

− То немногое, что имел я, в кости проиграл, да задолжал купцам за вина иностранные, предметы роскоши и девушек. Задолжал до такой степени, что выгнал меня отец счастья по миру искать, пока не измыслю способа рассчитаться за себя самостоятельно.

С тем его и вывели.

Следующий сразу честно признался, что рода он не знатного, но и не бедного. Сын бия, пошел служить в армию их грозного повелителя в поисках славы, но несмотря на удаль великую и воинские свершения… И тут его словно переклинило, вся кожа покрылась сыпью зеленой, да желтой крапинкой.

− Что ж не так с твоей удалью?

− Возможно, удаль моя не столь уж великая, о мудрый хан! – поспешно воскликнул второй муж. − Не во всех боях помянутых я участвовал... лишь в одном сражении, – поспешно он исправился, почувствовав приближение второго приступа.

Приказал тогда Карабатур вызвать его командира из армии, и поведал тот, что на самом деле, хотя юноша в тренировках был бойцом не хуже, но и не лучше среднего, более ленивого да нерадивого солдата еще поискать, а после единственного сражения с его участием найден он был под телегой с провизией да в мокрых штанах.

− Как же прошел ты предыдущие испытания на воинское мастерство, столь многих отсеявшее? – спросил Карабатур-Людоед с лукавостью.

− Когда прослышал я о такой завидной участи, как породниться с самим нашим повелителем, спешно отправил гонца в мой родной аул. Там у отца знахарь работает, чудодейственные зелья хорошо у него получаются. Натершись таким, обрел я силу сотни на один день.

И этого с позором из юрты вывели.

Третий же воин как ни юлил да ни корчился, язык в кровь прикусив, а признался в итоге, что промышлял он воровством да разбоем, стал главой банды, стада у слабых родов угонявшей, и многих людей честных в поле убил. А как прослышал, что любой безродный может получить в жены дочь ханскую, то порешивши − "где наша не пропадала", − купил себе одежды побогаче да назвался батыром знатного происхождения. Ведь одни лишь воинские навыки еще не значат высоких моральных ценностей.

Кивнул Карабатур-Людоед своим тайным мыслям и оставил порядком вспотевшего разбойника на месте сидеть:

− Рядом с прочими ты хотя бы обладаешь полезными свойствами. А что слава дурная?.. Так не ею скот кормится. Оставайся пока, коли найдется среди присутствующих более достойный жених моей дочери, то станешь одним из моих военачальников. Только врать мне более не советую. Видишь сам, что идея это не лучшая, а в следующий раз пойманный ты потеряешь голову.

Пришла очередь Жанбулат рассказать о себе. Вперились черные глаза колдуна ей в лицо, словно заглянула она в щель бездонную, крепко сжала дочь мудрой Гудельбану в кармане камень с символом и молвила:

− Я − четвертый ребенок ханского рода. Шалтык зовут меня родители. – Не было в том лжи явной, ибо не сказала она "мое имя Шалтык", а дома ее и в правду иногда называли детским прозвищем.

−Кто отец твой, Шалтык? – спросил Карабатур, ибо показалось ему смутно знакомым лицо говорившего.

− Кусой − человек, назвавший меня в час рождения. Весьма мудрым слывет он среди народа и пользуется уважением. – И это не было ложью, ибо не назвала она своего отца, а хотя по традиции имя ребенку давали родители, в случае Жанбулат то был слепой пророк, отец ее лишь согласился с его предсказанием.

Прислушалась ханша к своим ощущениям, но, по-видимому, то, что она на вопрос колдуна попросту не ответила − прямой ложью не считалось... Потому она добавила:

− Улан Хатун − имя женщины, что в этот мир привела меня. Говорящая со Звездами принимала ее у матери, ибо непростыми были роды.

− Кто же трое других детей твоей матери? И каково твое нынешнее богатство?

− Богат мой народ, велики стада его. Три сына старше меня были у матери.

Первый погиб, ибо на всякую силу найдется сила большая. Второй умер, применив подлость против большей подлости. Самый юный пал жертвой разбойника. попытавшись договориться с ним. Таким образом, принадлежит мне все, что принадлежало отцу моему.

Ничего не заподозрил Карабатур-Людоед, ибо за жизнь свою убил он столь многих, что не помнил историю каждого, да и давно это было.

− Как с первыми испытаниями совладал?

− С четырех лет я в седле, в семь стрела моя сбивала в полете стрелу, перед этим мной пущенную. Непростые ваши были задания, да вижу я, что ждут меня сражения более сложные.

− Как ты относишься к моей дочери?

− Лишь слухи о ней были известны мне до прибытия, но впечатляет она умом не менее внешности. Думаю, сходны наши желания, я лишь хочу сделать ее самой счастливой женщиной во всей Великой Степи.

Кивнул Карабатур, весьма всем довольный. Но слишком прямым казался ему взгляд собеседника, слишком строптивым, а потому задал он еще один вопрос каверзный:

− Скажи-ка, батыр, в чем цель приезда твоего и как ты относишься к моему правлению?

И бровью не повела Жанбулат, молвив:

− С детства взращивали меня на слухах о ваших свершениях, весь народ мой говорит о вас. Осмелюсь сказать, что, хотя произвели на свет и воспитали меня родители, но именно вы в значительной степени сделали меня ханом народа моего. Мысли о деяниях ваших, и том, что, возможно, мы встретимся, придавали мне сил, когда тренировки казались слишком тяжелыми. С прибытием же сюда стало известно мне многое, так что вы, о Великий Карабатур, даже превзошли мои ожидания! Поверьте, я обязательно постараюсь вернуть вам сей долг при первом удобном случае.

Довольный Карабатур-Людоед погладил щеки свои, лоснящиеся от бараньего жира, и переключился в допросе на следующего. Ибо ослепило его самолюбие. Жанбулат же, произнося свою речь, думала, что убийство трех ее братьев − определенно свершение, что народ их до сих пор помнит о крови пролитой. И мысль том, что придется ей лично столкнуться с этим чудовищем, как и слезы украдкой ее матерью выплаканые, делали ее собственную подготовку еще упорнее. Определенно такой долг должен быть выплачен.

Не упомянула она себя в роде мужском или женском ни разу, но и Карабатур не задал вопрос: "А мужчина ли сей доблестный воин?" Ибо до абсурдности предположения обратного еще нужно додуматься. После окончания беседы, более на допрос походящей, объявили оставшимся завершающее испытание. Каждый из них должен не далее чем через два дня поднести отцу невесты дар по своему разумению, и тогда уже вынесет он решение, кому его дочь прекрасная в жены достанется.

Той же ночью вновь встретились Жанбулат и Токтар. Поздравила дочь ханская свою защитницу с успехом и донесла, что из трех прошедших отцу она пока более остальных нравится. После чего достала шкатулку из красного древа и вручила ее собеседнице с наставлением:

− В трех зверей обращается мой отец: в тигра черного без единой рыжей полосы, в огромного черного змея и черного беркута. Но не животные это, а три его жизни магических, покуда не умрет он в этих трех образах − в человеческом любая рана на нем исцелится, даже смертельная. Возьми шкатулку, в ней двустороннее зеркало. Когда придет твоя очередь − принести свой дар, скажи, что это особая реликвия семейная. Если, встав ровно в полдень посреди великой степи отразить на себя свет ока Тенгри зеркалом этим, то все силы твои возрастут в десять раз, и так будет до самой смерти твоей. И лишь после зеркало вновь обретет свой дар. Но если при свершении ритуала хоть один человек случайно хоть глазом одним, хоть краем глаза глянет в зеркало, то чары сработают неправильно, и украдет тот человек половину благословения. Отец мой жаден и мнителен. Получив такой дар, уедет он далеко в степь, не взяв с собой никого, даже телохранителей. Ибо никому не доверяет, и нет у него честных друзей. Зеркало же мной так зачаровано, что стоит Карабатуру-Людоеду посмотреть в него, как оно отразит его облик истинный, сняв те чары, что отец многие годы сам на себя накладывал. Это его не убьет, ибо живы еще три его облика, но на время, за сколько сгорит свеча сальная, станет он старцем глубоким, ибо таков его настоящий возраст. Следуй за ним, когда оставит он верных прихвостней, ибо пока будет действовать заклятье мое, не сможет он дать тебе бой в своем человеческом почти бессмертном обличии.

– Вижу, вражда ваша давняя, и не сказала бы я, что мало в тебе ума или силы. Отчего же ждала ты моего появления?

Невесело вздохнула Токтар, тяжело поднялась высокая ее грудь:

– Не в силах я бросить вызов своему отцу, ибо с рождения не держала в руках оружия, и силой магической значительно уступаю ему. Ведь людского мяса не ела и ради власти да колдовского могущества не желаю расставаться со своей сутью человеческой. Одно это зеркало заклинала я семь ночей полной луны и семь ночей безлунных, а камень, что дала тебе – мой собственный оберег. Ибо хотя напрямую всех помыслов отец прочитать не способен, но, никак разум свой не защитив, не прожила бы я долго рядом с этим чудовищем. Но на сей раз родитель действительно вознамерился сбыть меня замуж, значит на осторожность нет более времени. Знай: если постигнет тебя неудача, я приму яд, дабы избежать участи, что смерти страшнее.

Разошлись они вскоре, ибо чувствовала Жанбулат нужду подготовиться и сил накопить перед жесточайшей из битв, на судьбу ей выпавших.

Утром первая из всех батыров подошла она к белой юрте двенадцатикрылой и молвила, преклонив колено перед Карабатуром-Людоедом:

– Нет смысла мне искать подходящее подношение, ибо готово оно заранее. Спеша преклониться пред величием вашим, вез я дар великий, дабы поднести его вам в любом случае. Эта вещь –

древняя реликвия, передававшаяся у нас из поколения в поколение, единственная в своем роде, насколько известно мне… – затем поведала она все, как учила ее Токтар.

Карабатур-Людоед принял подарок с благосклонностью, увлажнились его пальцы от жадности. С напускным безразличием сказал он, что ценит старания, и завтра, когда прочие женихи определятся с подарками, следует всем им прийти за решением. Поклонилась Жанбулат почтительно, благо действие зелья правды давно кончилось, и ушла восвояси. Но продолжала следить пристально за жилищем своего недруга. Ближе к полудню с обычной охраной отбыл тот в степь. Вскочив на коня, Жанбулат на расстоянии за ними последовала и, увидев глазом острым, что отделился от группы один, по широкой дуге миновав стражей пустила коня быстрой рысью.

Обогнув холм высокий, чуть было не столкнулась Жанбулат с конем Карабатура оседланным. Дико глазами вращая, уносился скакун без седока в неизвестном направлении. На земле темнели бесформенной кляксой одежды Карабатура-Людоеда, пышно златом украшенные. В них, словно громом пораженный, скорчился старец, тощий, как жердь, годами согнутый в три погибели. Выцветшая кожа свисала с него складками и покрыта была пятнами да струпьями. В руках скрюченных сжимал он зеркало, ибо издавна настолько привык в лести да восхвалениям, что, узрев свой истинный облик, свалился с коня.

– Вот правда: как ни гордился бы ты своей силой, но давно сгнил изнутри и ты, и порядок, чьим лицом ты являешься, Карабатур-Людоед! – воскликнула Жанбулат, сорвав шлем с головы, и волосы ее рассыпались по плечам. – Я – Жанбулат, дочь своего народа, кровь моих близких и слезы моей матери – вот мой долг тебе!

– Лживая девка! – возопил колдун, шамкая деснами розовыми и голыми, как у младенца. Но тут же начали расти у него зубы белые, да все острые и загнутые. Мгновения не прошло – обратился он в черного тигра без единой рыжей полосы, да вдвое больше зверя обычного. Взревел он, в ярости на дыбы поднявшись, и одним ударом лапы, увенчанной когтями не меньше кривых ножей, поверг коня Жанбулат. Закричал Тулпар жалобно и пал замертво. Но мгновением ранее воительница, из седла выпрыгнув, упала и перекатилась по земле и вновь на ноги поднялась. Ужасен был ее враг, но билось в груди дочери Азаматхана и Гудельбану сердце горного барса. Много лет училась она превосходить ловкостью врагов, что тяжелее нее. Ушла Жанбулат от страшных когтей и могучих челюстей, словно танцуя. Копье в ее руках мелькало быстрей скорпионьего жала. Но словно не чувствовал боли чудовищный зверь. Когда же бросился тигр на свою жертву, в прыжке распластавшись, Жанбулат уперла обратный конец копья в землю, острие нацелив в грудь людоеда. Сломалось копье. Огромный вес смел ханшу с ног, прижав ее сверху. Но мертв был тигр – наконечник копья, на которое упал он всем весом, пронзило его черное сердце.

С трудом столкнула с себя тушу Жанбулат и на ноги поднялась. Тут начал меняться ее поверженный враг, и вот уже скользит в траве чешуя огромного змея длиной в два человеческих

роста, капает смертельный яд с клыков его. Раззявив бездонную красную глотку, атаковал змей свою противницу. Закрылась щитом Жанбулат и взмахнула коротким акинаком, но гибкое, словно плеть, чешуйчатое тело уклонилось от всех ее выпадов. Скользнув низко в траве, укусил гад воительницу за ногу. Но не пробили его клыки стальных поножей, и в тот же момент пронзила Жанбулат треугольную змеиную голову, пригвоздив его клинком к земле накрепко. Уже мертвое забилось длинное тело, захлестывая воздух петлями, защелкали челюсти. Отскочила Жанбулат в сторону, оставив в плоти врага свой меч. Моргнуть глазом не успела она, как взметнулся вихрь черных перьев, и обратился змей в беркута.

Взмахнул Карабатур могучими крыльями и взвился высоко в небо. Но не атаковал он Жанбулат в этом облике, вместо того стремительно полетел к страже своей, пустившись в позорное бегство. Тотчас вскинула Жанбулат к плечу тугой лук, тетиву оттянула, коснувшись щеки оперением, и метким выстрелом пробила стрелой шею беркута. Тотчас же наложила вторую стрелу, дабы, как обратится Карабатур-Людоед вновь в человека, закончить начатое. Но, в последний раз взмахнув крыльями, беркут камнем упал за холмом. Молвив несколько слов нехороших, выдернула воительница меч из земли и бегом вслед за колдуном бросилась.

Когда взбежала на холм Жанбулат, то видела, что враг ее уже окружен своими стражами, навстречу к нему поспешившими, а от стойбища вражеского к ним во весь опор несется конный военный отряд, возглавляемый Токтар на гнедой лошади.

Остановив коня перед отцом, соскочила дочь ханская с лошади и, рыдая, бросилась на грудь родителю:

– Ах, дорогой Повелитель, почуяло беду мое сердце верное… Что ужасный злодей этот сотворил с вами?

– Этот кизяк больного верблюда вовсе не батыр и даже не муж, это – дочь нашего врага, презренная девка, посмевшая за воина себя выдавать!

Взмахом руки Карабатур-Людоед послал своих псов окружить Жанбулат. Действие заклинания подходило к концу, начал колдун обретать свой обычный облик. Но помутился от ярости разум его, ибо не мог он смириться ни с мыслью, что женщина посмела поднять на него оружие, ни с тем, что за годы прошедшие образ собственной гибели еще не представал перед ним с такой ясностью. Видя, как его противница подняла щит и меч, дабы последний бой дать врагу, бросил он ей с презрением:

– Вечно будет длиться мое правление, ибо предсказано, что умру я лишь от руки своего сына, а я поглотил их всех.

– Неправда, отец, – сказал Токтар, со спины отца обнимая. – Я – твой сын.

Посмотрел Карабатур-Людоед, именуемый в народе Могильщиком, в лицо Токтар, словно впервые увидев его, с безмерным ужасом и отвращением, да упал замертво – не выдержало сердце его такой вести. Да и кинжал, в спину воткнутый, роль свою отыграл.

Все прочие застыли в немом удивлении.

– Что? – поинтересовался Токтар у присутствующих, белую руку в бедро кулачком уперев. – Ждете, дабы я слова доказал, подол приподняв? Уж попрошу простить меня, но предпочитаю я соблюдать приличия. А теперь, – обратился он уже к страже отцовской, – Будьте добры, сложите оружие: мне отныне решать, платить ли вам жалование или выгнать со службы. И с людьми моими вам не тягаться в численности!

И вновь сидели Жанбулат и Токтар в ослепительно белой юрте, для открытых встреч предназначенной, ибо не имело им больше нужды таиться ото всех.

– И как нынче величать вас, хан? – спросила Жанбулат сдержанно.

– А как до этого ты меня величала?

– Ты многих ввел в заблуждение, в том числе и меня.

– О великая и грозная, ведь известно тебе, что, не храни я осторожность крайнюю, не став самой осторожностью, постигла бы меня судьба всех моих братьев. В остальном же я не лгал тебе, а некоторые подробности... неужели лишь то, что под подолом находится, определяет твое отношение к человеку? Или же облик мой тебе значимее всего прочего?

– Нет, – отвечала ханша с улыбкою. Воистину, что могли сказать о душе человеческой лицо или то, дева он или муж?

Подумав, Жанбулат продолжила:

– Я все более думаю, что от рождения человеческое существо знает лишь как сосать грудь матери. Любое дитя по сути своей – гончарная глина, может, с парой исконных задатков, природой вслепую заложенных, также как в глине встречаются примеси. То, чем мы становимся, лепит из нас воспитание, то чем видят наш окружающие и то, какими мы видим себя.

Собеседник ее усмехнулся, как не улыбался до этого, словно недавно лишь исчез тяжкий меч, всю жизнь висевший над его головой. Вытащил из-за пазухи два крупных сочных персика, кинул один отважной воительнице:

– Когда я еще был молод и плосок, заезжал в наше стойбище один лживый песенник, сравнивавший тело женское со всякими зверями да фруктами. Я, конечно, приказал плетьми его выгнать, но он то меня и надоумил.

– Что ж… – отвечала Жанбулат, персик в руке повертев и надкусив его. – Должен быть, мужчина, что привнесет хоть каплю истины в любовную лирику. Но все же, Токтар, как получилось так, что твой отец долгие годы оставался в неведении?

– Ну... он меня в детстве никогда не купал. Да и как ты, наверное, уже поняла, Карабатур являлся не самым внимательным папочкой. С чертами лица мне повезло на свой лад, но есть и доля премудрости, как зелья да втирания использовать, кои делают кожу белее, а уста более алыми. Моя дорогая мать Тугзак-хатун была одной из младших его жен. Услышав от предшественниц судьбу всех их сыновей, она, почувствовав тяжесть под сердцем, первым делом обратилась к мудрым знахаркам, дабы те погадали ей. Узнав же, что родит мальчика, мать моя загодя начала жаловаться на здоровье и слабость. Под предлогом тем отпросилась она рожать к себе на родину, где якобы били из земли ручьи целительные. Там она родила меня и одарила лекаря, коего отец подослал проследить за всем, подарив ему слиток золота размером с конскую голову. Знахарь тогда доложил Карабатуру-Людоеду, что родила его жена девочку, и вскоре уехал со своим богатством в страны далекие. Меня же мудрая Тугзак-хатун укрыла всем своим умом и хитростью, берегла пуще птицы, птенца защищающей, до тех пор, пока не обрел я собственную хитрость и не научился защищаться сам. Одевала она меня девочкой, обучила всем женским премудростям да девичьим манерам, и нарекла меня Токтар, что означает "останься, не умирай".

– Что же случилось с твоей уважаемой матерью?

Непроницаемым стало лицо Токтар, словно вода льдом покрылась:

– Довел Карабатур все же мать до безумия. Впрочем, и этот долг уже выплачен.

– Что о долгах: поговорить бы с тобой еще о военном походе на мои земли, Карабатуром-Людоедом начатом, – вернулась Жанбулат к теме дня насущного.

– Войска уже я отозвал. Со смертью Могильщика придет на его земли смута и раздор – таково моё наследие, и мне с ним ладить.

– Если настанет нужда в добром совете иль помощи в том, что касается биев, коим юбка твоя или решения чем-то не нравятся, шли гонца с письмами. Уж у меня-то много опыта, и подсобить смогу.

– Спасибо за предложение. Смею надеяться, я справлюсь с ними: деньги, хитрость и дипломатия – тоже оружие, да и сила колдовская при мне. Однако... – здесь черные глаза Токтар, окруженные длинными густыми ресницами, вновь блеснули знакомой лукавостью, – Нужен ли повод особый, дабы письмо другу послать?

На день следующий Жанбулат домой возвращалась, Архара неспешным шагом пустив и второго коня подаренного ведя в поводу. Травы зеленые, соком молодости напоенные прибившись меж стеблей прошлогодних серых, покрыли нарядом новым тело земли. В великую бескрайнюю степь весна пришла.



Перевод некоторых тюркских имен:

Агзамхан –уважаемый хан.
Шатлык- радость родителей
Гадельбану – говорящая правду госпожа
Унай Хатун-голос луны
Карабатур- грозный полководец
Ындырчи-могильщик
Тугзак-хатун -печальная госпожа
Курт-волк
Кусай-баран -пророк
Махмет- холимый
Ченгиз-богатый
Токтар –останься не умирай
Жанбулат- стальная воля